Он поднялся, подзывая троих воинов, которые в почтительных позах стояли у дверей.

— Отведите этого раба на место.

Но когда двое охранников повели римлянина, он поманил третьего, жестом указав ему молчать, пока его товарищи и пленник не вышли.

— Проследи за тем, чтобы его держали несколько дней в тюрьме и не давали работы, даже самой легкой. Я хочу, чтобы он выздоровел и был готов к переселению вместе с другими.

— Переселению? — повторил воин, недоуменно сдвинув брови. — Куда?

Церрикс пристально посмотрел на него и ответил:

— На фермы. Лето заканчивается, и нельзя больше отвлекать воинов из охотничьих и разведывательных отрядов на охрану кучки рабов. Завтра ты пойдешь к их хозяевам и скажешь им, что с наступлением новой луны они должны взять на себя ответственность за них. Проследи, чтобы им выдали цепи и кандалы. Каждый может сам решить, использовать ли их, но если его раб убежит, это будет стоить хозяину головы.

— Всех римлян, лорд? Даже этого — той женщины?

Хотя Церрикс тут же понял причину, по которой ему задан этот вопрос, он предпочел не отвечать на него. Он тихо сел на прежнее место и взял сосуд — ему внезапно захотелось выпить стакан вина.

— Всех, — твердо сказал он. — А теперь иди.

Едва он успел ощутить сладость вина на губах, как услышал шаги последнего ожидаемого в этот вечер посетителя. Жестом он приказал молчаливой фигуре приблизиться. Склонив закрытую капюшоном голову, человек избегал света и успешно прятал лицо в тени. Он молча ожидал приказаний Церрикса.

— Время пришло. Делай, что надо, и докладывай мне о каждом его движении. Теперь за ним надо следить более, чем когда бы то ни было, еще никогда план не подвергался такой опасности.

Голова в капюшоне понимающе кивнула, а сжатый кулак поднялся ко лбу в воинской клятве верности.

Когда он ушел, Церрикс снова принялся за вино. Он был уверен, что сделал все, что должен был сделать, и только молился, чтобы этого оказалось достаточно.

Глава 11

— Он больше не способен командовать! — сверкая черными глазами, жилистый человек наконец перестал метаться взад-вперед и обернулся к своим товарищам. Свет факелов, укрепленных на деревянных стенах тюрьмы, ярко освещал его, усиливая впечатление, будто человека пожирал внутренний огонь. — Почему вы двое не видите, хотя это заметно так же ясно, как уши на голове Фацила?

— Я не сказал, что не вижу. — Фацил, цветом лица сравнявшийся со своими волосами, вернул сердитый взгляд испанцу. — Я только говорю, что не такой дурак, чтобы бросать ему вызов. Ты уже попробовал, и где ты оказался? На коленях, держась за живот?

Обидное напоминание о испытанном месяц назад унижении вызвало незамедлительную реакцию. Теперь была очередь Друза покраснеть от гнева. Но он быстро оправился. Пятна, выступившие на оливковой коже, исчезли, когда он сменил направление атаки.

— Моей ошибкой было то, что я выступил против него один. Мы должны выступить все вместе, объединившись. — Он взглянул на великана, небрежно облокотившегося на стену тюрьмы. — А что скажешь ты, Сита? Нас все-таки трое против него одного, даже если не считать Гая и Валерия.

Напоминание об отсутствующих новобранцах, которых теперь держали не в тюрьме для пленных, а на фермах их хозяев, вызвало отрезвляющее молчание, во время которого каждый из них пытался отрицать бесспорную истину. Они постепенно, один за другим ассимилировались, приживались среди своих ордовикских пленителей.

Фацил даже отвернулся, стараясь скрыть виноватый взгляд. У своих кельтских хозяев он чувствовал себя как дома. И только из верности товарищам отказался покинуть помещение для рабов.

— А что скажешь ты, Сита?

Неудивительно, что прервал затянувшееся молчание именно Друз.

— Ну? — потребовал он опять, полностью сосредоточась на гиганте ветеране.

— Я скажу, что твоя горячая кровь в конце концов вскипятила твой разум. — Лысая голова фракийца поблескивала в свете факелов. — Ты видел когда-нибудь человека, забитого камнями, Друз? От этого зрелища даже закаленных в боях воинов выворачивает наизнанку. И насколько я знаю, никто еще не отменял побитие камнями как наказание за мятеж — а ты говоришь именно о мятеже.

Легким движением он оттолкнулся от стены и скрестил руки на мощной груди. Голубые глаза, обычно и так почти невидные на широком, массивном лице, стали еще меньше, когда он пронзил предупреждающим взглядом своих более молодых товарищей.

— Чтобы больше я этого не слышал. Мы солдаты. Нам были отданы приказы, и наш долг повиноваться.

— Оставаться рабами? Чтобы разузнать, что возможно, об их земле и количестве вооруженных воинов — все в дурацкой надежде на то, что в один прекрасный день мы убежим и извлечем пользу из этих сведений? — с отвращением прошипел Друз. — Ты полагаешь, что именно в этом наш солдатский долг, а не в попытке убежать?

— Такие приказы мы получили, — повторил старик, наконец рассердившись. — И я полагаю, он тоже.

— Что ты говоришь? — Друз посмотрел на него подозрительно.

— Я говорю, что наше пребывание в этой горной крепости не случайность. Мавриция послал в Британию сам Веспасиан. И я убежден, с приказом проникнуть во вражескую крепость. То, что мы попали в засаду, было не ошибкой, а спланированным действием.

Друз, видимо понял, что такая интерпретация случившегося может быть верной. Его темные глаза наполнились нерешительностью.

— Тогда почему нам не сказали?

— Сказали что? Что мы посланы в патруль, чтобы нас взяли в плен? — Гигант насмешливо хрюкнул. — Как долго ты в армии, Друз? Приказы отдаются, а не разъясняются.

Но Друз не был укрощен. Сознание того, что их пленение могло быть преднамеренным, казалось, только усилило его гнев. Из всех пленников-римлян только он оказался способным постоянно поддерживать в себе огонь ненависти к своим пленителям.

— Так и будет это продолжаться? С каждым днем мы становимся все более кельтами, а не римлянами! Этот шут уже находит, что говорить на их языке легче, чем на нашем.

— Это ложь! — сжав кулаки, Фацил шагнул вперед из тени, в которую ранее отошел. — В отличие от тебя, испанец, латынь — это язык моей матери.

— Тогда чем же объясняется твое нежелание высказаться против Мавриция? — язвительно спросил Друз, заняв оборонительную позицию. — Или дело в храбрости?

Руфус Сита сердито покачал головой. Он надеялся, что, высказав свою догадку об истинной причине их положения, он сможет объединить их общей целью и смягчить разногласия. Однако его план не удался. И все же пора было с этим покончить. В одном горячий испанец был прав — они должны держаться вместе.

— Хватит! — прорычал он.

— Нет, не хватит. — Друз обернулся к ветерану. — И именно потому, что я солдат, я больше не могу молчать. В отличие от тебя, старик, боевой дух еще не покинул меня, и я еще не слепой, чтобы ничего не замечать. Послан ли он сюда специально или нет, теперь он сотрудничает с врагом и, следовательно, предает Рим.

— Твои глаза видят то, что заставляет их видеть твоя ненависть, — возразил Руфус, чувствуя поднимающийся внутри гнев и понимая, что должен сдерживать его. — Если его задачей является выяснить то, что возможно, о силах врага, он должен завоевать их доверие, даже если это означает действовать — по крайней мере внешне — против своих. Я не вижу ни сотрудничества, ни измены долгу.

— Нет? А как насчет его привязанности к этой женщине? Не будешь же ты говорить, что, защищая ее, он действовал только ради успеха своей "миссии"? — Друз сплюнул и смахнул прилипшую струйку слюны со своей щеки яростным движением руки. — Ты слеп и глуп. Он рисковал из-за нее своей жизнью, а ты сам удержал ее от попытки защитить его. И все же ты не замечаешь, что возникло между ними, и не видишь таящейся в этом опасности. — Он с отвращением покачал головой. — Ты сказал, что мой рассудок выкипел! А ты видел когда-нибудь, что может сделать с рассудком огонь между ног? Он забыл о том, зачем был послан сюда. И когда он окончательно отвернется от Рима, от Орлов и от нас — вопрос только времени.